140 лет назад в Москве вышел первый номер «Юсисапайла» и этот юбилей был отмечен такой врезкой в 93-м номере, увидевшем свет 30 марта 1998 года:

Практически весь номер был заполнен огромной статьей бывшего епископа Паргева Геворгяна «Католикос всех армян Вазген Первый возлагает венок к мавзолею Ататюрка в Анкаре и его памятнику в Стамбуле».

История эта произошла в июле 1961 года, и членом той делегации ААЦ был и автор, тогдашний глава Ново-Нахичеванской и Российской епархии епископ Паргев Геворгян. В апреле 1976 года Вазген Первый сместил его с должности с лишением сана священника за то, что он медлил с передачей своему преемнику  архимандриту Тирану Кюрегяну кооперативной квартиры на Ленинском проспекте, купленной на средства церкви. Сам же Тиран все эти годы выплачивал расстриженному предшественнику довольно-таки внушительную пенсию.
На четвертой полосе в подборке «Московская армянская диаспора сегодня» было напечатано стихотворение Гаянэ Пахлеванян на армянском языке.

Она приехала в Москву в 1992 году с двумя детьми – семилетним Эдгаром и 3-летней Эдитой - после того, как, по ее словам, в Ереване убили мужа и третьего ребенка. У церкви «Сурб Арутюн» они занимались нищенством и, конечно, влачили жалкую жизнь. Но, при этом, Гаянэ писала стихи и одну из представленных ею рукописей «Юсисапайл» напечатал, в надежде, что это обстоятельство благотворно скажется на судьбе этой несчастной семьи.

24 апреля 1998 года был выпущен 94-й номер «Юсисапайла», который
открывала редакционная статья «МИФЫ И РЕАЛЬНОСТИ»
После единогласного принятия Национальной Ассамблеей Франции 29 мая 1998 года Декларации о признании геноцида армянского народа, этот документ поступил на рассмотрение Сената, чтобы потом быть подписанным президентом Франции.
Армянские и турецкие общины в этой стране сделали многое, чтобы максимально повлиять на ход обсуждения этой Декларации в Сенате. Союз турецких организаций направил в Сенат документ, подписанный 20000 живущими во Франции турками, требуя не признавать геноцид армян 1915 года.
В дело вмешались и государственные структуры: правительство Жака Ширака 18 марта 1999 года официально предупредило сенаторов, что осуждение убийства в 1915 году двух миллионов армян  может сильно повредить отношениям между Парижем и Анкарой. Французское правительство открыто призвало Сенат не рассматривать законопроект и даже не включать его в  повестку дня. 
Сенат прислушался к мнению правительства.
В разные годы в парламентах различных стран предпринимались и продолжают предприниматься значительные усилия по признанию и осуждению  геноцида  армян.
Но возникает вопрос: а какой практический эффект приносят эти декларации и заявления? Стоит ли рассчитывать на то, что подобные резолюции в конечном итоге помогут армянскому народу добиться справедливости? Или такие трудные победы — всего лишь бесполезные усилия, призванные тешить самолюбие народа, ставшего жертвой  колоссального преступления со стороны мирового сообщества?
Мы так гордились (и продолжаем гордиться) Резолюцией об осуждении геноцида армян 1915 года, принятой в 1995 году Государственной Думой России! Но эта резолюция не была подписана президентом, туркам не была направлена соответствующая нота — она вообще не стала фактом государственной политики.
Уже  в  течение столетия армяне просто игнорируют факты и потому оказываются «унесенными» ветрами сентиментов.
Очень часто мы горячо приветствуем политических деятелей, которые публично заявляют о солидарности с армянами, хотя прекрасно знают, что не имеют никакого влияния в формировании внешней политики; они с удовольствием говорят нам то, что мы хотим от них услышать. Это вызывает у нас своеобразную летаргию, которая позволяет нам успешно отгородиться от реальной жизни.
Политика - наука, основанная на фактах, и, следовательно, может быть пора нам научиться различать между реальностями и зомбирующими вымыслами?

На четвертой полосе номера, в основном посвященного памяти жертв Геноцида армян 1915 года, была опубликована подборка коротких новелл, данная под псевдонимом Д. Кондеци.

Орел
В небе парил жаворонок.
Орел следил за ним немигающим взглядом. Он уже перестал бороться, пытаясь тоже взмыть наверх. Короткая цепь, приковавшая его к ядру, не давала ему взлететь, и он все смотрел на небо и на этих птиц.
На земле валялись перья, его перья. Они слетали, когда он клювом и крыльями сбивал цепь, чтобы освободиться. Обессиленный, он замирал, а наверху, в небе, носились жаворонки и громко чирикали.
Орел молчал. За все это время он не издал ни звука. Только шум крыльев и звон цепи нарушали тишину его яростной борьбы. Он немного отдыхал, а потом рывком начинал снова бить крыльями по камням.
Старые и больные орлы пикируют с огромной высоты на скалы потому, что полет уже не доставляет им радости. А его неудержимо манило небо, которое теперь стало недосягаемым.
Уже почти совсем стемнело и пришла эта звенящая тишина.
Орел стоял спиной к ядру и старался не смотреть наверх. Веки были полузакрыты, и ему казалось, что он парит, слыша только жгущий уши свист воздуха.
Холодный ночной ветер топорщил перья на крыльях, которые он расправил и покачивал, имитируя полет.
А потом орел стал подниматься в гору. Часто тяжелая цепь с ядром перевешивали, и он оказывался внизу, но тут же начинал свое восхождение сначала.
Прошло много времени, пока он не достиг своей цели.
Орел стоял, крепко вцепившись когтями за скалу, а внизу, далеко внизу — острые камни. Но он смотрит наверх, на небо, где уже нет ни жаворонков, ни воробьев — они остались где-то там, у земли. Ядро, глухо позванивая, остановилось у отполированного ветрами и дождями валуна прямо у края пропасти. А орел все сидел, неподвижный как статуя.
Наконец небо снова опустело и никто больше не носился, издавая бессмысленные и радостные крики.
И тогда он рванул, бешено хлопая огромными крыльями, которым уже не мешали камни. Страшное напряжение сменилось усталостью, когда он все же увидел небо без горных вершин.
Вот оно - упоение победы!
Его резко рвануло вниз и только мощные крылья помогали лететь впереди ядра...
Утром первые лучи солнца нашли в расщелине скалы окровавленное тело орла. На его ноге был обрывок расколовшейся цепи.

ПОСЛЕДНЯЯ ПУЛЯ
Уже пятый день мы держали оборону и пытались прорваться сквозь плотное кольцо бесчисленных солдат. Пять дней прошли как пять долгих лет, и даже не верилось, что ты все еще жив. С каждым днем натиск врага становился сильнее, а нас — все меньше и меньше.
Их снимали с фронта и бросали сюда, потому что нас боялись больше, чем вражескую армию. Солдаты поднимались в атаку; их было так много, что каждый наш выстрел укладывал штабеля трупов.
Я лежу за выступом скалы и слежу за ними. Сейчас они завтракают, а когда закончат, начнут стрелять и снова полезут на нас. Потом залягут и будут стрелять в нас до обеда.
В обед самое удобное время для контратаки, но не хватает людей и каждый раз приходится больше заниматься ранеными, чем думать об ответном ударе.
Мы не можем даже сдаться в плен, чтобы остаться в живых: они хотят от нас только одного — чтобы мы и весь наш народ были мертвы. И лишь тогда все будет кончено.
Но смотри, как они все-таки нас боятся: хоть и завтракают, а понаставили часовых, да и оружия из рук не выпускают.
И все же мы встали в атаку, когда поняли, что к вечеру из нас наверняка никого не останется в живых.
Бежать было тяжело, мешали раны, но желание застать их врасплох, схватиться с ними в рукопашную, сделать ненужными их минометы — это придавало нам силы...
Раненый, я упал на землю и для меня кончились осада и атака. И, когда бежавший сзади схватил меня на ходу, чтобы помочь встать, я велел не трогать меня. Я уже обуза и все, что теперь еще связывало меня с жизнью, — последняя пуля в пистолете.
Он не виноват, товарищ, бросивший меня здесь. Оставить раненого среди врагов, чтобы продолжить атаку, — разве не так мы решили сегодня? Теперь мой единственный спаситель — последняя пуля, и моя вина, что я ранен в этой безумно дерзкой атаке.
Я жду тех, кому мой народ сказал «нет». С первого дня нашего сопротивления то же самое говорю им и я. Хотя, быть может, говорю не я, а то, что сидит глубоко во мне. И мой последний выстрел будет в НЕГО.
Но ведь то же самое в тех, кто сейчас прорывается к своим! И, наверное, в этом бессмертие воина, защищающего собственный народ?
Но я не дождался врага: наша атака захлебнулась, меня уносли с собой назад в пещеру и я снова со всеми.
А та пуля, моя последняя пуля, теперь в обойме другого.

ОДИН ПРОТИВ ВСЕХ
Кровь была повсюду, каждый камень пропитался ею, и стало уже все равно, когда тебя убьют: сейчас или завтра. Мы убивали, чтобы остаться в живых. Мы выдержали много сражений, но тот, кто уцелел, не был счастливее погибшего: он не знал, победит ли в следующей схватке.
Где-то далеко действует еще один отряд и там меня ждут. А это значит еще больше сражений и еще больше крови.
И хотя кровь — страшное наследие, но разве нам оставили какой-либо другой выбор?
Он сидел на замшелом камне. Костер уже догорел, унеся с собой тепло и свет, а он все помешивал шомполом остывающий пепел.
От всего отряда остались лишь двое. Он даже толком не знал этих людей; несколько дней назад столкнулся с ними у перевала, и его совсем не удивила просьба взять их с собой. Конечно, враг хитер и способен на любую подлость, но если я начну бояться наших, то разве не признаю этим свое поражение?
Они куда-то ушли, и он был уверен, что с ними появятся и «звери». Конец все равно близок и очень тяжело его ждать так долго. Ему хотелось хоть раз почувствовать страх перед последней в жизни схваткой. Может быть это принесет ему радость? Может радость в поражениях, в том, что ты уже не должен сражаться, проливать кровь и убивать всех на своем пути?
Но ему стало неприятно, что он так напрягся, услышав в тишине ночи далекое шуршание. Это могло быть все, что угодно, но даже сейчас, когда он сидел и ждал ощущения покорности судьбе, руки сами потянулись к оружию, а мозг моментально оценил боевую ситуацию.
Эти двое издали условленный звук, а ведь до сих пор враги не отваживались ночью подниматься в горы!
Да, это были враги, это были те двое, которые его предали.
Но если я их убью, с кем же тогда останусь?
Одиночество в борьбе с врагом — разве это не страшнее, чем два предателя?
«Мы привели пополнение!» — из темноты послышался крик и его стали окружать.
— Ах вы рискнули ночью подняться в горы? — он спокойно зашел за тот большой камень, который приготовили к падению еще когда в отряде было много сильных ребят. — И даже тащите пушки?
Но ощущение последней в жизни схватки все не приходило. Оно не пришло и тогда, когда выяснилось, что враг повсюду, даже там, где он никак не мог быть.
Он медленно продвигался к абсолютно недоступной снежной вершине, оставляя за собой трупы, и все крепче была уверенность, что впереди еще много сражений.
«Я остаюсь, чтобы драться!»
И было много новых сражений, которые он ведет по сей день.

Продолжение следует