«Государство страха»: 2005 – 2010

Чего боятся организаторы фестивалей гражданского кино
В Москве отменены показы документального фильма Валерия Балаяна "Любите меня, пожалуйста", посвященного убитой 19 января 2009 года журналистке Анастасии Бабуровой. Фильм должны были показать 16 ноября 15:00 в Доме журналиста на кинофестивале "Профессия: журналист" и в декабре – на Международном правозащитном кинофестивале "Сталкер". Самая сдержанная реакция – на грани приличий: «ссыкливые функционеры».
Как пишет сам Балаян, еще 10 ноября программный директор фестиваля «Профессия: журналист» Ирина Измайлова писала ему, что фильм значился в программе, и пригласила его на обсуждение ленты 18 ноября. Он ответил согласием, заметив при этом: «В курсе ли Вы этих событий? Не стоит ли в связи с этими сообщениями организаторам на всякий случай подумать о мерах безопасности до и после просмотра. Боюсь, что возможны провокации со стороны вышеозначенных в этой новости сил. Рамка на металл, с моей точки зрения, не помешала бы».
Да, не помешала бы: вечером 9 ноября два-три десятка боевиков напали на студентов, собравшихся для просмотра фильма Балаяна в Новосибирском госуниверситете. Стрельба из «травматики», один из студентов ранен в лицо. Было возбуждено уголовное дело о «хулиганстве, совершенном организованной группой». Однако обыскали почему-то квартиру организатора показа, студента Михаила Пискунова, компьютер изъяли. Замначальника областного центра по борьбе с экстремизмом Павел Золотухин пояснил, что милиция среди прочих рассматривает версию инсценировки: «Кто-то заинтересован в том, чтобы представить это столкновением двух группировок [антифашистов и неонацистов]".
Письмо Балаяна Измайлова переслала генеральному директору двух фестивалей – и этого, и «Сталкера» – Игорю Юрьевичу Степанову. В тот же день тот позвонил режиссеру, и, заметив, что «разделяет опасения», но не имеет ни средств, ни возможностей установить рамку-металлодетектор, предложил «компромисс», – отменить показ вообще. – «Не переживай, фильм в программе остаётся, жюри его отдельно в своем кругу посмотрит. И вообще, фильм я смотрел, фильм хороший, но сам понимаешь, мы людей подставлять не можем и т.д. и т.п.» Балаян пишет: «Мне пришлось согласиться на этот «компромисс». Что ещё оставалось – тупо настаивать на показе, при котором могут быть непредсказуемые инциденты?» Этот «компромисс» касается обоих фестивалей – и «Профессии…», и «Сталкера».

*****

В обсуждении этого сюжета я наткнулся на комментарий, и что-то начал вспоминать. Покопавшись в черновиках, я извлёк на свет божий записи пятилетней давности, – вот они, я почти не правил. Заранее прошу простить за многословие и пафос:
«…На «Сталкер» меня занесло по чистой случайности. Знал: «кинофестиваль о правах человека», вполне приличные фильмы и даже более чем, второй десяток лет… Островок, – нет, утёс! – нормальной жизни и нормальных ценностей среди «подлых нулевых». Последний раз был на «Сталкере» когда? В конце «первой чеченской»? Или в начале второй? Показывали что-то очень неплохое, смелое, документальное, – кажется «Кавказский метроном»...
Но поневоле отстаёшь от жизни вообще и от жизни культурной в частности: быт, работа, разъезды, – то «на Юг», то обратно на север. На носу была очередная командировка, и 15 декабря 2005 года я сам для себя неожиданно оказался в Москве, а не в Назрани.
Свободный вечер накануне отъезда – оксюморон: сидишь за клавиатурой. Но тут нагрянула толпа друзей, собравшихся в тогда ещё живой Дом кино, на показ и дискуссию: «Фильм латиноамериканский… Перу… Фухимори…», – а это уже интересно. Наши правители по привычке всё смотрят на север Америки. На самом деле Америка Латинская и тамошние диктаторы «как зеркало русской контрреволюции» куда как уместнее. Сами-то живём в такой же Америке, но Кириллической…
Решил – черт с ними, с делами, схожу. Нужно хоть иногда изображать из себя человека с широкими интересами.
«Латиноамериканское кино» оказалось просто американским, и в программе по-русски называлось «Атмосфера страха». Не самый удачный перевод, но нельзя адекватно отразить на языке родных осин двойственность английского названия. "The State of Fear" – одновременно и «государство страха» и «состояние страха». После просмотра значилась дискуссия с аудиторией. Организаторы – Центр развития демократии и прав человека, – привезли в Москву из Нью-Йорка режиссера и продюсера. И пара «российских экспертов», – Татьяна Ворожейкина, на Латинской Америке специализируется, и Татьяна Локшина – на нашем родном Северном Кавказе.
Народу набилось много – человек полтораста. Погас свет. Первые десять минут фильма казалось: дискуссия – явный перебор. Потом захватила смена картинок, чередование хроники и интервью.
С точки зрения операторской работы – не шедевр. Но – не отнять – честное документальное кино. Американцам удалось почти невозможное – они упаковали двадцать лет новейшей перуанской истории в полтора часа экранного времени. Показали события с разных сторон. Проинтервьюировали членов местной террористической организации «Сендеро Луминосо» (очень по-нашему: «Светлый путь»). Записали и военных, сотрудников милиции. И членов Комиссии истины, правозащитников, жертв «антитеррора». И местных пейзан, и элиту.
Общая мысль проста – обществу важно знать правду о том, что произошло. Важно разобраться в ошибках. Проанализировать, насколько соразмерным было отступление от гражданских прав и свобод в интересах национальной безопасности. Понять, с какого момента «антитеррор» превратился в террор государственный. Наконец, восстановить справедливость в отношении жертв «антитеррора». Извлечь уроки из трагического опыта. И так далее. Банально, но справедливо.
Очень цепляли параллели между тем, что «у них тогда», и тем, что «у нас сейчас». Конечно, есть серьёзные различия, но так многое схоже, причём так выпукло…

Фильм закончился, зажёгся свет.
К микрофону на высокой подставке рядом со сценой, вышел Юра Джибладзе, руководитель правозащитного центра с длинным названием. Поблагодарил оргкомитет за включение такого замечательного фильма в программу «Сталкера». Поблагодарил создателей фильма, перелетевших через океан, чтобы быть сегодня с нами. Поблагодарил зрителей за внимание. И у них, у зрителей, сейчас появится возможность обсудить столь актуальную для нас картину с её создателями и с компетентными российским экспертами, – они сейчас пройдут на сцену…
…И тут откуда-то сбоку к микрофону выскочил тяжеловатый дядька лет пятидесяти, с виду – типичный «совок». Оттеснив Юру в сторону, он стал говорить, что не надо-де за стол, авторы должны быть близки к зрителю, и пусть наши американские гости пройдут сюда, к микрофону…
Юру это застало врасплох, он стал было возражать: «Но у нас определён формат. На дискуссию приглашены российские эксперты…». «Это ваши эксперты, и вообще, авторы должны быть со зрителем!», – настаивал «совок», – оказалось, один из организаторов фестиваля.
Растерянные американцы в ответ на его бурные призывы вышли к сцене вместе с переводчиком. «Совок» подтолкнул их к микрофону, широко развёл руками: «Вот, создатели фильма к нам приехали. У вас есть уникальная возможность задать им вопросы…» – и напряжённо всмотрелся в зал, где уже появилось несколько рук.

Вопрос, другой, третий…
Четвертой встаёт немолодая тетка в очках: «Спасибо, ваш фильм мне очень понравился. Вот, вы привезли его к нам, в Россию, приехали сами. Вы усматриваете какие-то параллели между тем, что произошло в Перу, и тем, что происходит сейчас в нашей стране?». Американцы оживляются, начинают говорить через переводчика, что они не так много знают про Россию, но уверены, что параллели есть. В контексте международной войны с терроризмом перуанский опыт не может не быть актуален для Европы, – так же, как он актуален для Америки. И сняли они этот фильм специально для американской аудитории после 11 сентября 2001 года, когда в стране началось стремительное отступление от прав человека в рамках борьбы за безопасность…
И тут «совок» буквально бросается на микрофон: «А теперь, буквально сейчас, у нас будет показ ещё одного фильма. Это изменение в программе. Но раз уж нам удалось устроить дополнительный сеанс…»
«Но ведь дискуссия…», – начинает Юра.
«А для Вашей дискуссии мы специально подготовили отдельное помещение на первом этаже. Так что, если кто хочет ещё поговорить с американскими кинематографистами, спускайтесь этажом ниже, вам покажут, а остальные могут посмотреть замечательный фильм…».

И в зале гаснет свет.
Вечер оказался интереснее, чем я рассчитывал. Поверх неплохого фильма про чужую прошлую жизнь накручивалась уже наша, местная, современная история. Дискуссия планировалась в зале, в программе – я внимательно смотрел! – фильм с дискуссией стояли последними. А господа организаторы показывают здесь ещё одно кино, чтобы выпереть всех в комнатку на задворках.
Чего же эти «сталкеры» так испугались? Разговоров о терроризме? Так ведь – фестиваль о правах человека, а не патриотический вечер с участием генералитета?
Спускаюсь вниз. Комната, понятное дело, рассчитана человек на тридцать. На стене – плакат «Сталкера». По периметру – квадратный «круглый стол». В голове стола сидят мрачный Юра, оба американца, совершенно ошарашенные, и эксперты профессорша в очках с толстыми стеклами, и худая девчонка с резкими чертами лица. Набивается народ – сколько дошло, сколько поместилось. Юра, справившись с раздражением, вполне профессионально: представляет «панель», предлагает выслушать сообщения авторов фильма и российских экспертов, а потом начать общую дискуссию.
«Авторы», Памела и Пако, дают более развернутую версию того, что они уже говорили в большом зале – зачем снимали этот фильм, почему, с их точки зрения, он важен для американцев, как принимали фильм в Америке, как после 11 сентября американцы задумались о корнях обрушившегося на них террора, начали спрашивать друг друга: «За что они нас так ненавидят?», как уроки Перу могут быть полезны для Америки, для России, для всего современного мира.
Татьяна Ворожейкина рассказывает о Перу, интересно и со знанием дела. С отсылками к фильму перечисляет параллели между перуанскими событиями и нашей ситуацией.
Как приход к власти Фухимори на волне сендеристского террора был похож на становление у власти Путина после взрывов в Москве и вторжения Басаева в Дагестан.
Как и в том, и в другом случае общество дало государству бескрайне широкие полномочия для борьбы с террором.
Как власть воспользовалась этим для сворачивания демократии и создания механизмов, позволяющих бесконтрольные силовые действия.
Как люди погружались в атмосферу страха.
Как, между прочим, росла коррупция – притом, что «правительство сильной руки» всё время говорило о борьбе с коррупцией.
И как ухитрялась не замечать раскручивание спирали насилия перуанская столица Лима, восьмимиллионный мегаполис – пока террор и «борьба с террором» не пришли и туда. Пока люди не начали исчезать там, в столице…
Она заканчивает словами: «Перед обществом всегда есть дилемма – знать или не знать. Долгое время в Перу общество предпочитало не знать. Так же, как не хочет знать сейчас, в России. Несколько дней назад я была на Съезде Гражданского Конгресса и не могу забыть, как там выступали представители жертв Норд-Оста, «Матерей Беслана», и зал не реагировал, встретил их вежливым равнодушием…».
Слово берет Татьяна Локшина. Напряженно и четко выговаривая слова, она будто продолжает выступление своей тезки.
Говорит, что у нас люди выбирают незнание, потому что боятся знать.
Любого человека, регулярно ездящего в Чечню, в зону вооружённого конфликта, время от времени спрашивают: «Как же Вам не страшно?».
Но – продолжает она – страшно не ездить: это работа. Самое страшное – когда ты возвращаешься, прилетаешь в светлый, пестрящий бутиками и рекламой московский аэропорт, вливаешься в толпу, которая с отвычки кажется праздничной, и которой совершенно безразлично, что рядом, в той же стране, есть место, где убивают людей. Место, где люди исчезают, подвергаются жесточайшим пыткам. Где человек оказывается лишённым всего, даже достоинства. Где, ложась ночью в постель, никто не может быть уверен, что он сам и его близкие спокойно проснуться утром.
Она рассказывает о том, что у нас на Кавказе методы борьбы с терроризмом таковы, что население живёт в условиях государственного террора.
Что люди там боятся силовиков больше, чем террористов. А в таких условиях неудивительно, что террористическая активность не снижается, а наоборот, растёт. Податливым материалом для террористического подполья становятся родственники жертв «антитеррора», особенно – семьи бесследно исчезнувших, а в Чечне их от трёх до пять тысяч человек.
Говорит о том, что «контртеррористическая операция» в Чеченской Республике привела к распространению конфликта, и сегодня террористической активностью охвачен весь Северный Кавказ.
Что обществу, наконец, пора задуматься, иначе расплата за сознательное «незнание», за равнодушие окажется слишком страшной.
Время от времени она вспоминает какие-то слова из фильма и цитирует аналогичные интервью, привезенные из Чечни.
Всё это – за десять минут.
Ничего особенного не говорит. Радикальных заявлений не делает. Путина не упоминает ни разу. Даже не подчёркивает очевидное: что при нынешней власти реальной стабилизации на Кавказе ждать не приходится.
В какой-то момент на пороге комнаты появляется тот самый «совок», слушает секунд тридцать, и глаза его начинают бегать. По стеночке он проходит в «президиум», и садится с краю. Микрофон переходит к Юре, он благодарит кинематографистов, благодарит экспертов, предлагает открыть дискуссию…
И тут «совок» буквально выхватывает микрофон у него из рук: «Я должен выразить протест против того, что здесь только что было сказано. Я должен заявить, что наш фестиваль не должен быть использован для политических дискуссий. Здесь собрались зрители. Они собрались смотреть кино. Вы во что это превращаете? Зачем вы поднимаете такие вопросы? Это не круглый стол правозащитников! Это фестиваль «Сталкер»! Здесь речь идёт об искусстве. Зрители пришли, чтобы с авторами фильма пообщаться. А вы? Вы своих правозащитных подсадных уток в зал посадили! И не отрицайте! Какой обычный человек может вот так, из зала задать американским кинематографистам, которые, вообще, только что с самолета, с Америки приехали, вопрос о том, есть ли в их фильме что-то похожее на российскую действительность? Да что они знают! Вы специально это устроили! Сюда люди пришли, чтобы поговорить с авторами фильма, так и дайте им слово, а вы своим людям слово даёте, чтобы они политические заявления делали, политическую дискуссии провоцировали! Пусть зрители скажут! Пусть авторам вопросы зададут. А о чём можно с авторами фильма говорить?» Он с надеждой обводит взглядом собравшихся… «Да только об одном! Понравился вам фильм или не понравился! Ничего больше автору не интересно! Про проблемы с авторами не говорят!»
Не помню, что отвечает ведущий. Что-то безусловно правильное...
Захватывает абсурд происходящего. Поначалу-то не все поняли суть предпринятых после фильма неуклюжих «мероприятий» для избежания острой дискуссии в широкой аудитории. Но вот эта его речь, эта ничем не прикрытая паранойя, – это же раздевание догола! Ведь не чиновник, а организатор «Сталкера», «правозащитного кинофестиваля».
Какие-то люди поднимают руки.
Среди них – несколько организованных ребят в хороших костюмах. Осуждают «правозащитный алармизм»: «Наше общество не равнодушно. Наше общество всё знает. Всё, что нужно знать о терроре, можно узнать по телевидению. Включите любой канал, и там будет что-то про террор. И нечего правозащитникам обвинять общество, нечего лезть на баррикады! И никто ничего не боится, у нас нет страха! Авторы нам хотя бы ничего не навязывали, они про другое снимали, а вы навязываете свою точку зрения!». В какой-то момент к «ребятам в хороших костюмах» подходит «совок», шепчет им, – мол, можно уже идти, дело сделано. Они выходят.
[Алармизм (англ. alarmism – паника, тревога) – экологическое мировоззрение, согласно которому современную цивилизацию в недалеком будущем ждет гибель из-за неразумной эксплуатации природы, загрязнения окружающей человека среды. Всё большую актуальность приобретают социально-экономические предпосылки возможных глобальных потрясений.]
Дальше берут слово «свои».
Говорят о том, что нельзя обсуждать фильм, не обсуждая проблему. Что дискуссия после показа такого кино как раз для того и устроена, чтобы говорить о проблеме, искать параллели, анализировать чужой опыт.
Ближе к концу встает тоненькая темноволосая девочка, студентка режиссёрских курсов. Она благодарит авторов за хорошее кино и говорит, что всё понятно. Ведь если плата за то, чтобы смотреть такие фильмы, это отсутствие обсуждения, – то она, безусловно, готова платить. И незачем устраивать сцены…
Ей, наверное, лет двадцать пять, не больше. Я почему-то думал, что эти ребята, выросшие в других условиях, больше видевшие и узнавшие, должны быть по определению более открыты и более свободны. Но она говорит вслух ровно то, что я говорил про себя лет в пятнадцать, по знакомству пробираясь на закрытые кинопросмотры.
Наконец, Юра, как ведущий, даёт последнее слово докладчикам.
Первая говорит Локшина.
Отвечает на реплики о «достаточности информации», о «неидеологизированности фильма», и «отсутствии в обществе страха».
Говорит, что авторы фильма, безусловно, пытались создать наиболее объективную картину, ничего не навязывать зрителю. Но ведь через весь фильм проходит один посыл: «необходимо разобраться в происходящем, узнать правду, не повторить ошибок». И ведь настоящее урегулирование конфликтов, действительно, невозможно без рефлексии. Потому что всё замолчанное, задавленное, не может быть «похоронено с миром», и в какой-то момент вспыхивает вновь.
Обсуждение качества новостных и аналитических программ на наших федеральных телеканалах не стоило бы потраченного на это времени., но что касается страха, – есть он или нет, – само то, что организатор фестиваля «Сталкер» здесь вертится от ужаса, как уж на сковородке, кричит, что, мол, «не допустит политические дискуссии» – и это в ситуации, когда о политике не было сказано ни слова! – говорит само за себя. И в завершение: «В нашем обществе страх даже сильнее, чем я раньше была готова себе признать».
Ворожейкина говорит о том же, – что, действительно, решение проблемы невозможно без узнавания правды.
В том же духе, только на примерах Перу и Америки, излагают Пако и Памела.
«Совок» в это время буквально подпрыгивает на стуле. Сквозь звукоусиление слышен его шёпот в президиуме: «Вы сейчас увидите, я скажу, я этого так не оставлю, я всё объясню! Вы тут бизнес делаете на крови, а мы – настоящее дело, я сейчас всем докажу…».
И когда Юра было благодарит всех за интересную дискуссию, которая сама по себе указывает на актуальность фильма, «совок» буквально выхватывает микрофон: «Мы здесь делаем настоящее дело, мы показываем кино, а некоторые в своих целях нас пытаются использовать! Они говорят про страх! Да они на страхе свой бизнес делают, на нём зарабатывают! Мы не позволим! Я здесь хозяин! Я говорю, что можно, и что нельзя! Распинайтесь на своих круглых столах, где вы больше сорока человек собрать не можете! И не сможете! А нас оставьте в покое! Мы специально в этом году не поставили в программу ни один фильм о тех проблемах, которые для нашего общества самые болезненные! Мы не хотим ничего будоражить, а вы здесь про Чечню! Да оставьте её в покое! Если вы оставите её в покое, может, там мира немножко наступит, но вы же не можете, вам же за это деньги платят! Ну ладно, у нас публика не дура! Она всё понимает правильно!».
Надеюсь, что понимает. И понимает правильно. Сложно не понять. Но я сам только сейчас понимаю, как люди панически боятся, Казалось бы – чего? Их ведь не убьют, не искалечат, даже не уволят с работы… Но они боятся так, что становится, действительно, страшно…»

*****
Вот, собственно, и вся давняя история.
Черновик этот был написан уже в командировке, «на Юге», да так черновиком и остался: по сравнению с прелестями «контртеррористической операции», – нашей, не перуанской, – этот московский эпизод казался слишком мелким.
Мелким и стыдным, – ощущение у многочисленных свидетелей и участников по выходе из зала было, как если бы они стали свидетелями чьего-то физиологически неприличного поступка, вспоминать о котором не хотелось.
«Ребята в хороших костюмах» – из каких-то тогдашних «куда-то идущих»: только что провалившись с Януковичем на Украине, наши политтехнологи взяли тогда подряд на борьбу с «оранжевой революцией» в России. Наверное, и на «Сталкера» послали – побороться.
Почему же тогда фильм не сняли с показа? Ответ – в том же комментарии о двух историях – теперешнем, с отказом от фильма о Насте, и том, давнем: «…"Сталкер" – трусы страшные. … какой-то человек из оргкомитета (м.б. и самый главный) сначала сделал всё, чтобы никто не знал, где всё это будет происходить, а потом сидел и следил, чтобы мы чего не сказали. Отказать вообще он не мог, так как мероприятие делалось по просьбе Фонда Форда, а он был одним из спонсоров фестиваля».
Да-да, тот самый, – «самый главный», Степанов Игорь Юрьевич.
Который генеральный директор обоих кинофестивалей. И «Профессия: журналист», и Международного фестиваля фильмов о правах человека «Сталкер».
Ну, про «права человека» выше им было сказано достаточно много, а «профессия»…
Ну что ж, какие фестивали – такие и журналисты.
Один товарищ удивляется тому, что Анна Качуровская, корреспондент «Власти», говорит в интервью "Коммерсанту" (на видео с отметки 1:40): «Кашин – не Политковская, Кашин – не Эстемирова, это совершенно другая, такая просто не политическая какая-то и гражданская журналистика, а самая обычная, нормальная, цивилизованная». Но нормальная журналистика и правда должна быть такой.
А фильм про Анастасию Бабурову в Москве не покажут.
Тут, наверное, стоило бы развести какую-то мораль, но её не будет, – я и так утомил читателя многословием. Наверное, потому, что профессия у меня другая, – не журналист.

Александр ЧЕРКАСОВ,
«Мемориал»
Материал прислал Армен Саркисов (Москва)